В день чтения поэтом Катей Капович своих стихов Москву лихорадило прямо с утра, словно в известном тексте Ходасевича. Волнами, как и всю весну нынешнего безумного года, шли тепло и холод, сменялись ветер и штиль, дождь ливневый и дождь, едва различимый на фоне окружающего городского пейзажа. Утром московская интеллигенция была взбудоражена сообщениями о внезапном обыске у модного режиссера Серебренникова. Днем у руководимого им
Катя (Екатерина Юльевна) Капович — один из ярчайших поэтов русского зарубежья. Много пишет и публикует —
Для чего мы ходим на авторские вечера тех поэтов, которых читали долго и много, отчасти даже знаем наизусть, следим за их новыми публикациями? Наверное, для того, чтобы подтвердить самим себе давнишний выбор, окунувшись в знакомую интонацию, увериться ещё раз, что есть та точка, куда человек возвращается из литературных странствий и откуда он начинает новые. Таких преданных читателей Кати Капович в маленький зальчик
Хрипловатый голос. Воображаемая папироска в углу рта. Опущенные уголки губ. Чтение — одного за другим — старых и новых стихов, иногда с запинкой, без надрыва и аффектации, с легко представимым (в исполнении, впрочем, другого поэта) «ну и так далее…», сопровождаемым взмахом ладони. Неправильность, печаль и жалкая прелесть жизни, отражающаяся в благой негладкости и угловатой красоте поэтического текста. Там всё огромно и певуче, / И арфа в каждой есть руке… — писал уже упоминавшийся Ходасевич. Здесь всё не певуче, и в каждой руке есть окурок, или стаканчик с дешёвым пойлом, или свёрнутый из газеты кулёк с семками, или, наконец, шариковая ручка за советские ещё 35 копеек — записать это всё. Обёртки меняются, а содержимое кулька на родимом пространстве одной шестой, да и на всем остальном земном пространстве, остаётся неизменным. Капович, как ни один другой поэт наших дней, продолжает мотив стоицизма и сдержанного отчаяния позднего Георгия Иванова (вспомним хрестоматийное Дениса Новикова, московского и израильского друга и соратника Кати Капович: А мы, Георгия Иванова / ученики не первый класс,/с утра рубля искали рваного, / а он искал сердешных нас), но не просто вторя ему, в том числе — ритмически и интонационно, а перенося этот взгляд извне — внутрь, выхватывая им, как лучом фонарика, места и вещи вне перспективы, все эти промзоны, подъезды, переулки кишинёвских и нижнетагильских окраин и железнодорожные пути. Казалось бы, внимание к предмету, к вещи, к детали тут от Бродского, если бы, в отличие от него, спускающегося в Аид, как Орфей, Капович не чувствовала бы себя изначально жителем этого Аида и не поднималась бы время от времени на поверхность, каждый раз возвращаясь и кидая прощальный и словно последний взгляд через плечо на поднебесный мир. Этот взгляд — всюду с ней, и неверным было бы считать Катю Капович уехавшей и злопыхающей — это ви́дение не зависит от места пребывания, и американские стихи о местных кембриджских реалиях полны той же терпкости и желания недостижимой, по сути, свободы. К этой свободе поэт подходит почти вплотную, фиксируя в стихах отдельные, как будто бы случайные, а на деле играющие роль точек отсчёта, моменты счастья — балетные ли это девочки в классе у станка, взгляд ли это сбежавшего с работы вольного странника на белые домики Иерихона.
Фуршет в
* * *
Кровати мятой на краю
разваренные ем пельмени
и Шкловского благодарю
за злое слово «остраненье».
Пусть побеждают они зло
добром в убийственном металле,
коль так им в голову взбрело,
но мы устали. Мы устали.
А от чего и как — ответь,
да
лишь эту маленькую смерть
не отдадим мы лицемерам.
Лишь этот свет и эту тень,
интеллигентскую гримаску,
как быстро прогорает день,
как долго в миске тает масло.
Геннадий Каневский
25.06.2017, 3145 просмотров.
