Дополнительно:

Мероприятия

Новости

Книги

Памяти Зинаиды Миркиной

Сергей Круглов

* * *

Бог кричал.
В воздухе плыли
Звуки страшней, чем в тяжёлом сне.
Бога ударили по тонкой жиле,
По руке или даже по глазу —
по мне.

А кто-то вышел, ветрам открытый,
В мир, точно в судный зал,
Чтобы сказать Ему: Ты инквизитор!
Не слыша, что Бог кричал.

Он выл с искажённым от боли ликом,
В муке смертельной сник.
Где нам расслышать за нашим криком
Бога
живого
крик?

Нет. Он не миф и не житель эфира, —
Явный, как вал, как гром, —
Вечно стучащее сердце мира,
То, что живёт — во всём.

Он всемогущ.
Он болезнь оборет, —
Вызволит из огня
Душу мою, или взвыв от боли,
Он отсечёт меня.

Пусть.
Лишь бы Сам, лишь бы смысл
Вселенной
Бредя, не сник в жару…
Нет! Никогда не умрёт Нетленный —
Я
за Него
умру.

Этому стихотворению ныне исполнилось 58 лет. Все эти годы и поднесь употребление слова «Бог» в стихах многими считается не комильфо; прямое высказывание Туда для ценителей изящной словесности — знамение пререкаемое, на него сразу падает подозрение (увы, часто небезосновательное) в корыстном пафосе религиозного пропагандиста; однако, при всех внешних наличных признаках, по сути стихи Зинаиды Миркиной именно этого пафоса лишены: пропаганда манипулирует, лирика — свидетельствует о событии, происходящем внутри. Лирическое свидетельство Зинаиды Миркиной о своем событии — до аскетичности точно, в ту меру, в какую вообще может быть точно высказывание о Несказуемом.

Продли меня за край земли,
За горизонт… За лес.
В такую даль меня продли,
Где след всех слов исчез…

Переводчица суфиев, Тагора и Рильке, верная соратница и сотаинница своего супруга, мыслителя Григория Померанца, и сама мыслитель, свидетельница неделимости единой благодати на религиозные, культурные, общественные и прочие ее подвиды, сумевшая это свидетельство передать множеству внимающих, Зинаида Александровна сейчас переживает встречу с тем (Тем), чьи черты пыталась нащупать в своих стихах и эссе, всем во всей своей жизни, как слепой нащупывает пальцами любимое лицо. Немецкий славист Вольфганг Казак однажды сказал о ней: «Жизнь Миркина понимает как приход „оттуда“ и возвращение обратно, а смерть — как возвращение к корням и радость встречи с самим собой».

Андрей Тавров

Архипелаг эпохи сменяется и исчезает не тогда, когда в жизнь входит что-то новое благодаря революции, войне или перевороту, а когда остатки прежнего острова культуры, которые все еще какое-то время держат его над водой вместе с его речью, ее длиннотами и ударениями, ее сказом, вместе с этическими приоритетами и их последовательностью, вместе с возможностью или невозможностью соотнести условное с безусловным — уходят.

Зинаида Александровна Миркина была одним из таких обитателей уходящей эпохи, на которых она держалась, не желала уходить на дно, противилась превращению себя в память только, хоть и сколь угодно живую.

Сейчас Зинаиды Александровны с нами нет. Архипелаг медленно погружается в область мифов и домыслов. Во всяком случае, на первый взгляд, картина именно такова. Строится и расширяется та пауза, которая, по Фуко, не дает возможности сообщения с ушедшей культурой, пауза, в которой ретроспекции из своего нового острова куда больше значат и говорят, чем ушедшая правда самого исторического периода, ее живых голосов и смыслов.

С Зинаидой Александровной и ее мужем Григорием Померанцем я впервые познакомился, когда в начале 1990-х пригласил их на программу Радио России. С тех пор наши встречи не прерывались, делаясь то более насыщенными, то менее, но я уже не расставался с их книгами — эссе Григория Соломоновича и стихами Зинаиды Александровны, ее статьями, которые образовывали творческий диалог с работами мужа. Я часто посещал лекции, которые они читали в рамках семинара, проводимого на площадке Музея меценатства, и каждый раз открывал для себя что-то новое.

Зачем же я туда ходил? Зачем туда ходили остальные? За информативно-культурными нуждами? Нет. Мне это было бы не очень интересно. К тому времени, оставив позади ряд кризисов и сомнений в реальности мира и жизни, я пытался на свой страх и риск пройти туда, где надеялся встретиться с собой и с высшей реальностью — вот что меня влекло на их лекции.

Это был удивительный духовный опыт. А удивителен он был, потому что не был вычитан из книжек или заучен с чужих слов и чужих молитв. Чужие слова и чужие молитвы — основной тип духовности, который тогда, да и сейчас предлагала искателям церковь (за редчайшими, в лице, например, Александра Меня) исключениями. К счастью (или несчастью), в СССР был затруднен доступ не только к церкви, но и вообще к тому кругу, где происходит обычно обмен духовным опытом, информацией, литературой. Лекция какого-нибудь нового Штейнера или Экхарта Толле, беседы Меня были практически невозможны. Да и желания услышать что-либо о Боге у большинства населения не было. Мы выиграли войну, мы полетели в космос, зачем нам эти бабкины сказки — веровать тогда (как, впрочем, и сейчас) было несовременно.

Так вот — случай Зинаиды Миркиной, как и ее мужа, Григория Померанца — это случай поиска Высшего исключительно на свой страх и риск. Без руководства сверху, без наставлений, как это делается, без книжек, где написано, что следует искать и в каком порядке. То, чем они располагали, было доступно всем советским гражданам — классика, некоторые исторические книги, стихи. Достоевский, Блок, Толстой, Пушкин. И, опираясь, в основном, лишь на «разрешенную литературу», оба проделали тот путь, который и привел их к просветлению или, на языке христианства, к преображению, к пробуждению, к Встрече с Богом.

Такой опыт — на вес золота. Он не вычитан — выстрадан. Ему одному и можно верить. Все прочее — литература, христианство понарошку, книжный буддизм. Опыт Зинаиды Миркиной говорит о том, что для встречи с Высшим можно ничего не иметь под рукой — ни Церкви, ни наставника, ни специальных духовных книг. Важно одно — желание. Несокрушимое намерение добраться до внутреннего смысла себя и мира. Этот опыт говорит, что если ты готов к прорыву, если настаиваешь на нем со всей болью от трагического несовершенства мира, где царят неправда и смерть, от неудовлетворенного миром желания — то тебе откроется. А дальше — годы и годы верности тому, что открылось и продолжает открываться, и это не менее сложно, чем прикоснуться к Истине в первый раз.

Это называется — служение. Для Зинаиды Александровны формой такого служения были ее стихи, переводы, статьи, лекции, общение дома. Слова для нее значили многое. За них ее современников могли убить и убивали. Это была эпоха Сталина. Ее переводы Рильке впервые приоткрыли мне Рильке не только как поэта, но и как духовидца. К сожалению, из переводчиков Рильке мало кто обладал духовным опытом, который бы стоял вровень с опытом самого поэта. Миркина таким опытом обладала. Она знала, о чем идет речь в этих стихах — не о поэтических красотах, манящих многих переводчиков, а о духовной основе мира и его вещей. Поэтому ее переводы образцовы, несмотря на отдельные моменты, с которыми можно спорить или не соглашаться. Она переводила, по ее выражению, «с Божественного на человеческий», она отталкивалась не от филологии в своей переводческой работе, а от куда более глубоких пластов, общих для бытия всей поэзии.

Она также перевела ряд суфийских авторов. И постоянно писала собственные стихи.
Ее целью было выговорить невыговариваемое, которое выговорить невозможно, а не выговорить нельзя. Просто речь здесь должна быть другой — не называющей, а отсылающей к тому, что выговорить нельзя.

Духовный опыт Миркиной — опыт экзистенциальный, не придуманный, выстраданный, подтвержденный собственной жизнью. Никакого другого опыта в этой главнейшей области Бытия быть не может. Все остальное — пересказ чужих слов, неважно, с амвона ли или с экрана телевизора. А в пересказе нет силы и нет жизни. Жизнь и терапия были в ее стихах, написанных просто, с бесконечным смирением и силой, и это почти сразу чувствовалось. Такие стихи излечивают, такие стихи вдохновляют в жизни, в ее трагедиях и радостях.

В начале я сказал, что эпохи уходят на дно вместе с последними их могиканами. Но это лишь часть правды. Время, действительно, захлестывает цивилизации и отсылает их в туман и на книжные полки. Но это там, где оно властно. Опыт таких людей, как Григорий Померанц и Зинаида Миркина, стоит на камне, стоит на сверхчувственном, покоится на вневременном основании бытия. И пока оно есть, пока существуют люди, которые на него опираются, эпоха, в которую они жили и о которой свидетельствовали, не уйдет на дно. Потому что в каждой из эпох есть то, что преодолевает время и есть люди, которые делают такое преодоление возможным.

* * *

Когда б мы досмотрели до конца
один лишь миг всей пристальностью взгляда,
то над другого было бы не надо,
и свет вовек бы не сходил с лица.

Когда в какой-то уголок земли
вгляделись мы до сущности небесной.
то мертвые сумели бы воскреснуть,
а мы б совсем не умирать могли.

И дух собраться до конца готов,
вот-вот… сейчас…
                               но нам до откровенья
не достает последнего мгновенья,
и — громоздится череда веков.

 

Скорбим 

23.09.2018, 2715 просмотров.




Контакты
Поиск
Подписка на новости

Регистрация СМИ Эл № ФC77-75368 от 25 марта 2019
Федеральная служба по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций

© Культурная Инициатива
© оформление — Николай Звягинцев
© логотип — Ирина Максимова

Host CMS | сайт - Jaybe.ru