Виртуальную антологию составляют публикации авторов, отмеченных премией поэтической «Московский счёт» в разные годы.
Сюжет
Желтизна фонарей в непролазном угарном чаду.
Это вряд ли возможно просечь и постигнуть едва ли,
как над булочной кружит калач в закипающем льду,
как заточка ножей вырывается
В планетарии водят звезду, отхлестав поводком.
Это помню со школьной скамьи, Вифлеем за полтинник.
Я сижу в темноте, залезаю подружке в бельё,
надо мною звезда, пастухи говорят на латыни.
Потому что Христос обитает в мышиной пыли
пионерского галстука, кителя, реже — крахмала.
И в любом недоноске возможен чахоточный пыл
заурядного гения или хмельного нахала.
Чудотворства в иконе не больше, чем в детском плевке
(Ну, положим, загнул и за это позднее отвечу.)
Но избитый младенец в слюнях узнаваем вполне,
и не Иродом, просто отцом, без особых увечий.
Станцевать с головою ребёнка доступно отцу,
но доступно и матери, если разбита тарелка.
И китаец с неё пробежит по больному лицу
и на стенке возникнет, когда отсыреет побелка.
И китайцы, нездешние птицы, звезда в букваре
образуют сегмент, из которого выйдет позднее
у
и журавль между ног… Я не знаю сюжета страннее.
Воздух
Я обнимаю воздух. Потому что некого обнимать.
Осень. Пашня дымится, как сброшенное одеяло.
Трактор, что динозавр, не выберется из обвала
чёрной земли. Археологи сходят с ума.
Воздух передо мною пятится, как вдова.
Если упасть, то провалится раскладушкой.
Это не то, что летом, когда зелена вода,
а на небе то прыщики, то веснушки.
Была луна, как поднявшаяся квашня,
а стала резать суставы и закрутилась леской,
закатилась за яр, и осталась одна клешня.
Да от приданого девке достались одни обрезки.
Но есть у воздуха чуткость к судьбе разинь.
Только иссякнув, он прибывает снова.
Только вот задыхался, только судьбу дразнил,
а воздух уже мычит, как недоенная корова.
Душной периной, завёрнутым в вату льдом,
обвалится, как гора, и встанет слепым медведем.
Чем тебе расплатиться за разоренный дом?
Воздухом, на закате просвечивающем до меди.
Картофель вышел, словно жених, прыщав,
ботва получилась, как будто брюхата двойней,
и голенище стёрлось до спрятанного ножа —
воздух же, словно мяч, становится всё проворней.
По всю неподкупность, неподотчётность нам,
всё его мироздание, спрятанное в глаголах,
можно вдохнуть за раз, можно прибрать к рукам
и закусить под вечер водкою с валидолом.
Можно носить в себе все его рубежи,
трубы и сквозняки, пар на молочных пенках…
Так обнимай же воздух, не уставая жить,
вздрагивая, как дверь на неприметных петлях.
***
Папа — мой друг,
отсидевший два срока
вышел на волю
Помню чудовище в книге, обло и горбато.
Мама сказала: «Вот это чудовище —
папа».
Я же сказал:
«Если эта паскудная лапа
есть мой законный и даже единственный папа,
то нам не надо пред ним
представлять Герострата.
Плюнем на лапу
и пустим в прихожую папу».
Мама сказала:
«Не надобно нам супостата.
Папа же этот не то,
чтобы был из гестапо,
просто он падает камнем
без крыльев и трапа
маме на шею, хотя он не камень,
а шляпа.
Волком живёт, а умрёт, как простая собака.
Что с него взять
кроме дрына, заточки и кляпа?
А за душой нет ни велика,
ни самоката.
То ли отец, то ли попросту
гаденький папа».
Папа гулял,
не тасуя колоду без крапа.
Мама, как водится,
мыла привычную раму.
Всё разделилось, как жилы торчат из шпагата.
Разум за ум заходил
в Круговой панораме.
…
что его придушили без мата.
Мама слегла,
получивши значок ветерана.
Так и взлетели над точкой нужды и разврата
папа — мой друг и подруга любимая — мама.
***
Слишком много юристов
во тьме городской,
прокуроров — во тьме деревенской.
А в Египетской тьме пребывает настой
Вавилонский,
Но юрист, он всегда настоит
на своём,
хоть невидим за тьмой конспираций.
Он сидит, как Изида, на троне своём,
как субъект небольших федераций.
В Римском праве
содержится некий канон,
не вместимый в стеклянную тару.
Только Русская Правда вместимей, чем он,
и мудрее, чем папа в тиаре.
Потому мы и ходим, природе равны,
и грызём макароны
Я — придурок
в союзе юристов страны
не хочу под надзор прокурорский.
Ведь юрист, он повсюду
всегда и везде
со своим голубым адвокатом.
Только волны пойдут по осенней воде,
хочешь, боком, а хочешь, накатом.
Утром падает изморозь.
Воздух пречист.
Ты бредёшь по гектарам и акрам.
И бежит
и смывается римский параграф.
Уверенность в мироздании
200 детей погибло и 5 спасено.
Разрушены ясли и местное казино.
Я бы для репортажа поставил бы слово «но»:
200 детей погибло, но 5 спасено.
Надеюсь, это были отличники, не ходившие в казино,
те, что спаслись, конечно, а не те, что пошли на дно.
Один из них лапа, бутуз, решал математику,
как в домино, —
сходу страницей хлопал, а после ходил в кино.
Не на порнушку до коликов, чтобы в глазах темно,
а в паху бы светало, а в содержательное кино, —
Она — трактористка, он — сын прораба,
и чистые, как полотно.
Такое кино не снимают те, кому всё равно.
Кого не колышет художественный результат, но
волнуют лишь деньги, приятнее, чем дерьмо,
потому что не пахнут. Бутуз мой берёт эскимо
и фантик бросает в урну. В землетрясении гибнет Роно,
Гаи, и прочие деликатесы, обваливается метро,
но бутуз выживает, дочитывая Гюго.
А те, кто погибли, конечно хватали одно очко
или один балл по труду, физкультуре, выпрыгивая в окно,
были напёрсточниками, мыли машины, играли в 21,
поджигали старушек, сестрёнок душили
и дедушек заодно.
Их и забрала сила, оборвала дурной полёт.
Но если бы было, допустим, наоборот,
если отличнику вывернуло бы нутро,
если б хорошие школьники гибли, а плохие тянули вино,
то я бы не смог дышать и дожить до преклонных лет.
200 детей погибло… И Бог вырубает свет.
***
Только и гений, что дуб
во поле заячьем, плоском.
Только и звук, что из труб,
минимум, иерихонских.
Только и речь, что зверёк,
мимо силков и прокорма.
Только и кость, поперёк
даже лужёного горла.
Только и ветер, что вхруст,
и по ночам куролесит.
Только и козырь, что туз,
только и волк, что при лесе.
Только и дождь, что гроза,
и не зови на подмогу…
Но непонятна стезя,
нас приводящая к Богу.
виртуальная антология,
Московский счет,
Юрий Арабов
30.04.2023, 403 просмотра.
