Фото Евгении Бродской.
Ася Аксёнова
* * *
Вынул из шкафа зимнюю куртку
— а в ней
Достал — пенальчик для фотоплёнки.
Как, почему?
Открыл — там стеклянный лисёнок:
нёс тебе в подарок, да
А теперь уже поздно.
Плакал — как в тот день на кладбище.
Это стихотворение Антона Нестерова, посвящённое его покойной жене, — кристальное, прозрачное, горькое, написанное так, как только Антон писал, немного в стиле японской поэзии, а немного — в стиле мимолетного сна, прорывающегося в реальность, — сейчас про всех его родных и близких. Мы все, знавшие и любившие Антона, несём ему сейчас своих стеклянных лисят —
Антон Нестеров — мой давнишний добрый друг. Мы были знакомы с ним больше тридцати лет, и за это время я не могу припомнить ни разу Антона в гневе, ярости, раздражении или злобе. Всегда доброжелательный, но не заискивающий, ответственный, но не занудный, спокойный, но не равнодушный, всегда радующийся — людям, поэзии, музыке, жизни — но тихо, негромогласно, внутри себя — Антон и должен был быть всегда.
Приходится повторять страшные и банальные
Антон был очень скромным и благородным человеком — он никогда не хвастался, не требовал внимания к себе, он тихо улыбался в усы и слушал других, и говорил не о себе, а о других, он стремился поделиться с другими тем, что любил — музыкой, стихами, хорошим вином, радостью жизни. Антон был меломаном — его коллекция прекрасной музыки уникальна. Он составлял для родных и друзей музыкальные композиции из своих любимых записей — каждому индивидуально — исходя из личности адресата. На моей кассете тридцатилетней давности в числе прочих — Дженис Джоплин и Леонард Коэн, о которых я и узнала благодаря Антону.
Он жил внутри музыки, и созданный им музыкальный проект «Игра в кортасики» тому подтверждение.
Антон был превосходным редактором — ответственным, доброжелательным, скрупулёзным и внимательным — я в этом убедилась, когда он редактировал мою статью. Об этом после его смерти писали многие, соприкоснувшиеся с ним как с редактором, великолепным и разносторонним филологом, отличным лектором и преподавателем.
Он интересовался глубоко и серьёзно теорией мистики, астрологии, таро — причём без того пошловатого налёта, который может появиться у интересующихся этой областью жизни.
Мы знаем его как блестящего переводчика — с английского, норвежского, ещё с нескольких языков.
Антон был тонким лирическим поэтом — со своим уникальным голосом, и об этой стороне его жизни не очень многие знают, а жаль. Перечитывала сейчас его стихи — и оторопь взяла, как многое он про себя — и про всех нас — предсказал. Впрочем, такое провидчество как раз и свойственно настоящим поэтам:
* * *
И ты думаешь,
кому и когда в следующий раз
захочется поделиться с тобой послевкусием
жизни, как она вышла рядом,
и проводишь языком по губам
— синеватая горечь водки за полночь, —
единственное послевкусие на сегодняшний день,
а потом выходишь курить
и прислонившись виском к стене
чувствуешь вдруг
прохладную шероховатость краски
и
вместо отчаянья,
тогда вместо отчаянья:
разве что
щенячья благодарность этому миру.
Такое сочетание пронзительной грусти с радостной благодарностью — очень характерны и для поэзии, и для жизни, и для музыки Антона.
Я не буду заниматься здесь подробными перечислениями его знаний и заслуг — это некролог, а не статья в Википедии. Статьи в Википедии об Антоне, кстати, нет — он так много сделал, но не прикладывал рук к личному продвижению — ему было незачем, он жил, а не раскрашивал оболочку своей жизни, радовался и изумлялся, а не пускал пыль в глаза.
Вот это старое стихотворение Антона, которое я приведу целиком, — о его способе жить и мыслить, о том, что было важно и близко именно ему. Он жил ради самого процесса жизни, попутно делая очень много важного, но словно не придавая ему значения:
Ex oriente lux
У него было имя честного путешественника,
подтверждённое
курильщиками опиума в притонах Сяо
и нежными, как луна Ли Бо,
красавицами весёлых кварталов южной столицы,
а также буддистским монахом,
который выхаживал его после
приступа лихорадки, полученной на болотах.
Его память хранила
сотни прикосновений
игральных фишек из слоновой кости,
фарфоровых чашек с вином
и древних пергаментов,
чьи страницы жестки,
как подушечки пальцев придворной лютнистки.
И он видел Великую стену и тысячу пагод,
и сад императора, —
но ему никогда не пришло в голову,
что запах туши
в подземных скрипториях Лхасы
похож на запах крови, смешавшийся
с дымом кальяна
и ветром пустыни
за Великой стеной —
той самой,
распростёршейся
с запада на восток
и с востока на запад:
чьи губы суше и жарче,
чем губы самых любимых женщин, —
где к умирающему от жажды
приходят ангелы или гейши
— и где нашли его тело
— но никаких путевых записок…
Путевые записки остались. И мы их прочитаем — и здесь, то, что он успел написать и сделать. И там, куда, к сожалению, уходит всё больше и больше дорогих людей, у которых отказывается выдерживать сердце, как отказалось оно у Антона.
Ольга Седакова
С Антоном Нестеровым меня познакомила Ирина Ковалёва, его жена, а с Ириной — Университет. Мы часто так и общались втроём, хотя с каждым из них у меня были и свои дела. Ирина была одним из самых солнечных людей, каких я знала. Антон — в тех же астрономических метафорах — казался мне лунным. Он был очень мягким, деликатным, ускользающим, всегда готовым отступить в недосказанность, в молчание собеседником. С ускользающей, почти незаметной улыбкой. Их дочка Дуся уже в десять лет обнаруживала филологическую хватку. Однажды на моём чтении она бесстрашно взяла слово (а слушатели были исключительно взрослые):
— А мне показалось, что в том, что вы читали, есть такие размеры, которых в русской поэзии не было!
Она была права. Взрослые об этом не подумали.
И Антон, и Ирина были прекрасными переводчиками: Ирина блестяще переводила новогреческих поэтов, Антон — северных: скандинавов, англичан (мы вместе занимались переводами проповедей Джона Донна). Оба писали своё и совсем не торопились это своё публиковать. Насколько я знаю, первое, посмертное издание стихов Ирины Ковалёвой подготовил Антон Нестеров.
И это другая сторона тихого и как будто потаённого Антона Нестерова. Он хотел участвовать в литературной жизни — участвовать со своей программой. Он хотел создавать пространство для того, что ему дорого в словесности, и отечественной, и мировой. А как раз для этого (не берусь это «это»
Ирина Ковалёва умерла в 2007 году. Многого не случилось и в классической филологии, и в новогреческой, и в поэзии — того, к чему она была готова. После её ухода мы с Антоном виделись всё реже, и про последние годы я почти ничего не знаю. В моей книге памяти (говоря
Спасибо, Антон!
Александр Стесин
Умер Антон Нестеров, поэт, музыкант, переводчик с английского, шведского и норвежского, удивительный человек, с которым я общался двадцать лет назад и о котором с тех пор сохранил самые тёплые воспоминания. В сентябре 2005 года он связался со мной по поводу проекта для «Иностранной литературы»: планировалась ни много ни мало первая российская публикация стихов моего учителя Роберта Крили и воспоминаний о нём. Я, разумеется, с радостью принял приглашение участвовать в этой затее, тем более что и компания собралась прекрасная: Ира Машинская, Гриша Стариковский и Аркадий Драгомощенко, который одно время тоже преподавал у нас в Баффало и приятельствовал с Крили. Я выбрал для перевода два поздних текста: большой верлибр памяти Аллена Гинзберга и поэму «En Famille», состоящую из десятка классических восьмистиший («классический» — одно из любимых словечек Крили). Перевёл за несколько дней, отправил Нестерову и легкомысленно вычеркнул строчку «переводы для И. Л." из списка срочных дел.
Антон ответил почти сразу же, причём на сей раз писал не
«Дорогой Александр, как бы нам избежать в этом фрагменте „бродской“ интонации? Понимаю, что задача не из простых,
Time to push off, do
Some push ups perhaps, take a walk with
Там же слышна растренированность тела, такое пыхтящее дыхание. Не к прямой передаче в русском, но это ощущение усилия —
Увы, об усилии («я живой, я вылезаю из дома») Антон знал не понаслышке: незадолго до нашего эпистолярного знакомства на него напали на улице и избили до полусмерти. О том, сколь мужественно он перенёс это испытание можно судить и по нашей переписке — по тому, с каким внимательным терпением он разбирает мои переводы, по тому, насколько быстро и подробно отвечает, ни разу не упоминая о своих тяготах. По десять редакций каждого стихотворения, без малого тридцать страниц переписки! И это всё — в период восстановления после операций…
Читая его доброжелательно строгие письма, я как будто по второму разу проходил учебу у Крили, который тоже умел предельно деликатно дать понять, что всё никуда не годится, и при этом вдохновить ученика на то, чтобы пробовать снова и снова.
«Ещё раз хочу подчеркнуть — всё, что я даю как „развёртки“ стихотворения на русском — не есть вариант, который предполагается вставить в стих, это именно комментарий, кивок в
С той кропотливой переписки и начался для меня долгосрочный проект, связанный с Крили — с русскими переводами его стихов, с воспоминаниями, воплотившимися в повесть «Птицы жизни»; проект, который продолжается по сей день. И я всегда буду благодарен Антону за те уроки, за импульс движения, давший мне возможность не только переводить, но и вспоминать.
Светлая память.
Илья Кукулин
Скоропостижно умер Антон Нестеров —
Непредвиденная, страшная новость. Но не покидает ощущение, что на раннюю смерть Антона — и его тоже, как и нескольких других людей — повлияла нынешняя ситуация в России. Он жил в Москве, никуда не уехал, старался продолжать делать то, что делал всю жизнь.
Александр Блок сказал о Пушкине: «Его убило отсутствие воздуха». Эти слова применимы сразу к нескольким людям, ушедшим в России за последние три года. После того, как я немного пришёл в себя от шока, я подумал о Сергее Лавлинском, который тоже умер так — словно бы на бегу, не договорив. У Сергея были с Антоном пересечения вкусов, они принадлежали к одному поколению и к одному карассу, если воспользоваться словом Курта Воннегута.
Если определять род деятельности формально, Антон Нестеров был поэтом, переводчиком стихов и прозы с нескольких языков (прежде всего — английский, норвежский и шведский), издателем, критиком, историком культуры, автором текстов и фронтменом созданной им
Все его многочисленные таланты могли реализовываться одновременно, потому что были скреплены, как клеем, сочетанием нескольких качеств, присущих Антону всегда, в любой момент: артистизма, духа игры и таланта любить. Антон был в большой степени наделён талантом любить — людей, литературные произведения, культурные эпохи. Мне кажется, он умел видеть в людях лучшее, что в них было.
Антон был родом из московских
В переводах поэзии Антона больше всего интересовала современность. Или, точнее, как писать о пугающей и странной современности — общей для условных «нас» и западных поэтов — так, чтобы она связывалась с большой европейской традицией Нового времени, чтобы она становилась через призмы этой традиции более постижимой. Он переводил «трудных» авторов ХХ века — норвежского поэта Стейна Мерена (1935–2017), американских — Джон Эшбери, Эзру Паунда и других. Подобных же авторов — эрудитов, принимающих мир во всех его диссонансах и творчески отвечающих на эти диссонансы — Антон ценил в традиции неподцензурной поэзии, к которой принадлежал. Одна из лучших и самых теоретических его работ (горжусь тем, что был её редактором — впрочем, редактировать там нужно было немного) — эссе о герменевтическом чтении современной поэзии на материале стихотворений Александра Миронова.
В истории культуры Антона больше всего интересовала Британия периодов Ренессанса и барокко. Он издал большущую (672 страницы) книгу «Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века», но многие работы остаются несобранными, хотя и находимы в интернете. В британской, шире, в европейской культуре, внимание Антона в наибольшей степени привлекали эзотерические языки: алхимия, эмблематика, скрытые смыслы картин. Антон доказывал и показывал, что литературу этого периода невозможно понять без знания алхимических и эмблематических аллюзий. И, разумеется, параллельно он писал о том, как можно передать всю эту многослойность значений на русском — например, опубликовал статью об истории переводов на русский язык
Пока я писал этот текст, я перечитал нашу переписку с Антоном в мессенджере. 22 сентября 2012 года Антон прислал мне объявление, которое я в сокращённом виде приведу здесь:
давайте еще раз попробуем
У нас есть место: джазовое кафе «Esse» в Москве, с 17.00 до 19.00 в этот день оно любезно готово дать нам свою площадку.
Зона свободы в последние месяцы схлопывается и в воздухе начинает густо пахнуть верноподданнической псиной. Но свобода не то, что дают, а то, что — отстаивают. Каждый — для себя — но этим он помогает и другим. В этот раз — чтения не на улице, а в помещении, но при этом есть возможность видеопроекций с компьютера на стену, возможность музыкальной подзвучки — то есть сложных форм. Давайте поработаем с ними — кто хочет. Давайте сделаем эту акцию такой, чтобы она запомнилась — и нам, и слушателям. Итак: «Поэты за перемены» — в Москве, в
В этом объявлении — весь Антон. Вот такой он и был.
Царство Небесное.
Ян Пробштейн
Потрясён известием о безвременной смерти Антона Нестерова. «Любая смерть умаляет меня», — как писал любезный ему Джон Донн, но когда уходит человек, с которым тебя связывали три десятка лет ничем не омрачённых дружеских и профессиональных отношений, особенно тяжело. Антон и его покойная жена Ирина Ковалёва участвовали в комментировании и редактуре тома Паунда в 2001–2003 годах, где Антон комментировал Средневековье и два свои перевода «Алхимика» Паунда, причём алхимией он интересовался всерьёз, участвовал даже в конгрессе, посвящённом алхимии. Его интересы были разнообразны и всесторонни — от Джона Донна и поэтов XVII века до американца Джона Эшбери и норвежца Фоссе, недавнего Нобелевского лауреата. Мы вместе делали материал по Эшбери в журнале «Иностранная литература» в 2006 году (он писал предисловие, а я послесловие), потом была антология русского верлибра, и я переводил стихи Антона и Ирины Ковалёвой на английский, но они так и не были опубликованы, к сожалению, по независимым от меня причинам. Затем я его пригласил участвовать в «Антологии новейшей американской поэзии», которую Владимир Фещенко и автор этих строк составили, редактировали и издали в «Новом литературном обозрении» в 2022 году, куда включили Роберта Крили, Джона Эшбери в переводах Антона, и ещё перевод стихотворения «Апрельские галеоны» Ирины Ковалёвой. Он вёл мой вечер в 2019 году в
Был, правда, один инцидент, когда меня пригласили прочесть лекцию о Паунде в пермском оперном театре перед премьерой оперы «Кантос» Алексея Сюмака в декабре 2016 года. Я приехать не смог, записал выступление и попросил Антона Нестерова выступить лично, обещали даже заплатить и оплатить поездку. Вот что Антон вкратце написал мне по этому поводу: «Ян, я не рефлектирую по поводу Перми: я отчитал напополам с тобой, посмотрел в местном музее деревянные скульптуры и улетел. На паре уроков я зарабатываю столько же — я получил пять тысяч, это меньше ста долларов. Времени и мозгов вложил чуть побольше, чем в пару уроков, но без того — занесло бы меня в Пермь? Человек сорок пришло послушать — кто про Паунда, кто про оперу. Слушали нормально, кому всё внове, кому мало, кому поп, кому попадья. Про оперу — я пока не слышал, ничего не знаю. Курентзис интересный музыкант, то, что он делает, мне интересно. Если он взял это ставить — значит, это стоит моего внимания, но может мне и не понравится. При том Паунд там — явно всего лишь сюжет. Как в „Большом военном реквиеме“ главное — не стихи Брука. И текстология Брука начисто Бриттена не интересовала. Как сейчас Сергей Ахунов написал цикл на стихи Каммингса — мне там не нравятся переводы — но ему для его музыки лучше такие, как он взял — он про музыку». Всё правильно! С тех пор об этой опере я больше не слышал.
Антон отзывался на все заметные публикации, будь то переводы Владимира Британишского стихов Збигнева Херберта с польского, Джона Эшбери или норвежца Юна Фоссе, недавнего лауреата Нобелевской премии, стихи которого перевёл сам Антон. Помнится, он составил том избранного Ольги Седаковой «Путешествие волхвов», и издал его в 2001 году. Антон Нестеров также составил, перевёл и прокомментировал том прозы Джона Донна «По ком звонит колокол» (2004). На основе своей диссертации он написал и опубликовал монографию «Фортуна и лира: некоторые аспекты английской поэзии конца XVI — начала XVII вв. (У. Шекспир, Д. Донн, Э. Спенсер, У. Рэли)» (2005). И ещё была музыка, «Игра в Кортасики», но за этим приходилось следить на расстоянии. Большой том избранного Джона Эшбери, который мы вместе составили, нам издать не удалось
Вадим Месяц
Антон Нестеров ушёл от нас неожиданно. Смерть редко бывает предсказуемой, но в случае Антона — вот совсем беспричинно. Месяц назад мы выпивали у меня на Толмачёвском, строили планы, на днях должны были писать музыку у него на хате. И вообще мы познакомились через музыку.
Антон записал в 2002 году мой диск «Норумбега. Апология варварства» в «Билингве» вместе с Денисом Шульгиным и «Moscow Violin Jazz квартет». Стихи, песни и, главное, музыка, которую сочинили коллеги. Вспоминали недавно, как познакомились и выяснили, что через Марину Георгадзе (мы были с ней соседями по
А в
В 1996 году меня угораздило издать вместе с Аркадием Драгомощенко «Антологию современной американской поэзии», и, кроме скандинавов, мы с Антоном сошлись на любви к Джону Эшбери. Сотрудничали в «Русском Гулливере». Сделали несколько совместных работ. Антон переводил Йейтса, Паунда, Пратчетта, Тибора Фишера, кучу всего. Но пунктик был на Эшбери. Мы схлёстывались на эту тему, выбирали тексты, размышляли, как получить авторские права.
Год назад я позвонил ему и сказал, что договорился с издателем, который за это возьмётся. Кому теперь дело до
И сейчас, после его смерти, я созванивался с
Главным в Антоне была его открытость, честность по отношению к себе. Он делал то, что ему было интересно, оставаясь при этом несерьёзно серьёзным человеком. Такая вот без предрассудков и стеснений «свобода русского гулливера». Мы были в этом похожи. На моё возвращение из Америки повлияли несколько человек, можно сосчитать по пальцам. Дружба с Антоном сыграла в этом существенную роль. Я ехал не на пустое место, жаль, что оно сейчас стремительно пустеет. Если без высокого слога, то завещание Антона Викторовича мне понятно. Завершить задуманное. Мои соболезнования жене Антона Евгении и дочери Евдокии.
19.04.2025, 931 просмотр.
